Сволочи. Пресса о фильме

ПРЕССА О ФИЛЬМЕ «СВОЛОЧИ»

Александр Атанесян снимет педагогическую поэму

В горах Армении начались съемки фильма «Сволочи» по сценарию Владимира Кунина, основанному на реальных событиях. События эти, происходившие в 1943 году, выпали из официальной истории Великой Отечественной войны по понятным причинам: фильм рассказывает о засекреченной диверсионной школе, где из малолетних преступников готовят советских камикадзе (или советский аналог гитлерюгенда). Им предстоит высадиться на немецкую альпийскую базу и уничтожить ее, а потом погибнуть самим и унести в могилу секрет операции. Снимает картину Александр Аатнесян, автор боевика «24 часа» и мелодрамы «Летний дождь», который таким образом пробует себя в новом жанре — военного боевика с элементами психологической драмы. Во всяком случае, судя по сценарию, более интересной сюжетной линией представляется не столько action, сколько взаимоотношения озлобленных 14-15 летних подростков-«сволочей», не знающих, что они обречены, и двух их воспитателей, осознающих всю моральную сомнительность ситуации. Передать ее приглашены двое из самых сильных действующих актеров: главных взрослых героев — подполковника НКВД, командующего школой, и ее кладовщика — играют Андрей Панин и Андрей Краско. Кинокомпания «Парадиз» планирует выпустить картину в прокат в ноябре этого года.

Лидия Маслова
«Коммерсантъ» № 69 от 19.04. 2005


“CВОЛОЧИ” НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Как Панин и Краско стали учителями смерти

Андрея Панина я не узнала. Ну сидят пацаны, курят — в одинаковых ватниках, в защитного цвета ватных штанах и серых шапочках. Ночь. Горы. Тусклая лампочка светит от строгой постройки явно армейского предназначения. Еле тлеет даже не костер, а так — пара палок в бетонном кольце, вокруг — солома. Скамейка у круглой дыры-колодца, шаг в сторону — пропасть, дна не видно и не слышно. Вдруг один: “Привет-привет”, — таким знакомым, панинским, голосом, смеясь. И поднимает глаза.
Я тут же проснулась. А Панина позвали: “Репетировать!”

Это на следующую ночь мы с Андреем сидели на ступеньках штабного домика и болтали под “солнцем неспящих” — мощнейшим прожектором, поднятым так высоко, что освещал всю площадку напротив крепости Ашота Железного VIII века. В первую ночь я, только с самолета из душной Москвы, доставленная тут же в горы, ходила поначалу как во сне: по-нашему там было четыре утра, по-местному — пять. Самая пора для ночных сцен.
Рядом Арагац — 3500 метров над уровнем моря — вершина, ставшая самой высокой в Армении после того, как турки отобрали Арарат. Мы — “всего” на высоте 2300 метров. Это место выбрал для съемок большей части своего нового фильма с эмоциональным названием “Сволочи” Александр Атанесян. Здесь все — эмоции. Но — управляемые. Кровь и смерть — чуть ли не в каждой сцене, даже если она не льется, но всегда — подразумевается. Здесь нет ни одной женщины в кадре, даже случайной статистки. Это мужская история.
Когда несколько месяцев назад продюсер Юрий Кушнерев позвонил продюсеру и режиссеру Александру Атанесяну с предложением прочитать сценарий Владимира Кунина, написанный им по своей же книге, тот отнесся к затее без энтузиазма. “Война? Не моя тема”. Сценарий валялся дома, а встреча с товарищем приближалась — Атанесян решил пробежать его наискосок. Листает до сих пор. Уже в виде режиссерского сценария, обрастающего на ходу эпизодами, в нем не указанными, родившимися тут же — в горах Армении, которые, кстати, по сюжету значатся как казахские.
История еще и оттого пронзительная, что основана на реальных событиях. Сам Кунин мальчишкой во время войны угодил в такой лагерь подготовки несовершеннолетних камикадзе из рядов малолетних преступников. Чудом избежал смерти — нашлись родственники, а брали только тех, кого не будут искать.
История не праздничная, но и не беспросветная. Честная. И снимают ее без надрыва, спокойно и даже с шутками. “Мить, опять ты мне МХАТ устраиваешь!”, “Я сейчас дам вам “Ералаш”!”, “Коля, тебя ждут 134 члена съемочной группы и 30 миллионов зрителей!” — это режиссерские замечания пацанам-актерам. Пацаны стараются. Многие на самом деле из “Ералаша”. Митя, который из “МХАТа”, — сын актера Михаила Горевого, друга Александра Атанесяна. Очень просился, но дядя Саша его никак утверждать не хотел, говорил: “Ну какой ты Скелет, тот — наркоман, вор, а ты — нормальный мальчик”. И тут у Мити в глазах такие чертики при слове “нормальный” полыхнули, что Атанесян моментально изменил решение: “Все, меняем кличку на Череп и берем”.
Так он их всех и набирал — под клички, под которыми советские “гитлерюгенды” поневоле в лагере числились. Здесь нет имен и биографий, маленькие смертники знают — конец один. Если бежать и в пропасть, которая вокруг, не сорваться — подстрелит охрана, тройным кольцом гору охраняющая. Если успешно пройти весь “курс молодого бойца” — научиться метко стрелять, метать ножи, прыгать с парашютом, лазать по горным склонам и подрывать — с таких заданий живыми не возвращаются. Если только чудом. В которое все равно верят. И двое, Кот и Тяпа — один, лишившись кисти, другой — с обезображенным лицом, — вернутся. Кота играет Саша Головин, актер со стажем; Тяпу — Сережа Рыченков, из циркового училища никулинского. Все мальчишки прошли каскадерскую подготовку — насколько им это было по силам — еще в Москве, но и тут их учителя, играющие в фильме лагерных преподавателей, не расслабляют — за сигареты “щучат” не по-детски — отжиманием.
Днем, после съемочной ночи, уже в Ереване, вместе с продюсером Геворгом Нерсисяном смотрим рабочий материал — отснятую чуть раньше драку пацанов из-за шайки горячей воды. Режиссер комментирует, не отрываясь от экрана ни на секунду:
 — Все в татуировках — видишь, мелькают из-под разорванных рубах? Мне как гримеры сказали, что часа по два будут их рисовать, я сразу ноу-хау предложил: закажите штампы и наставьте их на пацанов за пятнадцать минут.
Вот в кадр вбегает Андрей Краско — дядя Паша, лагерный завхоз, который один пацанов не воспитывает: жалеет да яблоками не по уставу подкармливает. Врубается в самую кучу малу, где уже так же безуспешно пытаются пацанов разнять доктор и преподаватели.
 — Илюха Сысоев как ногами машет — смотри, как родного отца подкосил. Они тут вместе у меня работают — отец-каскадер и сын-каскадер. Молодцы, красавцы!.. Да, долго драку монтировать буду.
А на экране хлещет кровь: то крупным планом залитое “юшкой” детское лицо, то сплошное месиво на фоне ослепительно голубого неба, охраняемого лагерной вышкой. Вдруг — очередь из автомата. Все остановились. Панин — начальник лагеря подполковник Вишневецкий — в кадре. Краско поднимает с земли растоптанного пацана. Стоп! Снято!
Краско от такого режима как вольный питерский человек совсем расклеился, вне кадра лежит пластом, выходит перед камерой — глаз с прищуром горит, в образе — моментально. Мальчишки поначалу гроздьями на нем висели — он как-то так, может, даже и для самого себя незаметно, перешел из категории ироничных честных сыщиков в “деда Щукаря”. Причем очень органично сложился в этом его новом образе дуэт с немного жестким, всегда вытянутым чуть ли не в струнку, всегда в своем “коконе” Паниным. Роль в “Сволочах” идеально на Андрея “легла”, он и играет ее так — минималистически, скупо, но емко.
“Кандидатура подходящая. Заслуженный мастер спорта СССР, подполковник, одинок, год назад жена и сын умерли от тифа. Возвращен из мест лишения свободы, чтобы искупить...” Такую характеристику ему дают, назначая на роль по сути тоже смертника. И такой Панин перед камерой — без лишних слов и сантиментов, с выправкой кадрового офицера и наколкой “образца 37-го года” на руке.
 — Андрей — мой талисман с фильма “24 часа”, — рассказывает мне режиссер, когда мы едем по узкой, местами почти разбитой горной дороге на третью ночную съемочную смену. — Он актер, ушедший далеко вперед, так у нас сейчас еще никто не работает. Живущий без рамок, потому что абсолютно профессиональный — техничность у него идет от внутренней философии.
“Волга” подпрыгивает на очередной яме, вокруг уже темень непроглядная, только где-то высоко — яркий свет. Атанесян переключается:
 — Смотри, вон оно — наше “солнце неспящих”, которое всех вокруг переполошило — зайцы очумелые, лисы к нам на свет иногда выходят, кто-то даже волков видел. Здесь места-то заповедные — когда дорогу прокладывали, птицы с ума сошли — под колеса бросались. Мы же здесь с 22 марта — дорогу под снегом мог найти только один тракторист в деревне. Семнадцать раз увольняло его начальство за выкрутасы, и семнадцать раз мы на поклон с бутылкой коньяка ходили. Потом по этому коридору с двухметровыми снежными стенами одних камней 50 грузовиков наверх подняли, не считая остального: бревен, деревьев и всего, что нужно для тренировочного лагеря. А потом все декорации разобрать и вниз спустить надо — чтобы все осталось, как до нашего прихода, как веками было... И кино у нас, знаешь, не о той войне, а о том, что всегда было, — о крови, о братстве.

Р.S. Сидит дядя Паша (Краско) на скамеечке у своего склада. А перед ним на веревках белье солдатское небольших размеров — кальсоны, рубахи — на ветерке бултыхается. Подходит Вишневецкий (Панин). Садится рядом. Смотрит на белье, спрашивает:
 — Ты чего развесил-то?
 — Мальчишки приедут — в чистое оденутся.
Молчат. Вишневецкий:
 — Так нету же их.
Дядя Паша достает из кармана яблоко, трет о гимнастерку и протягивает Вишневецкому:
 — Так и нас уже нету.
Вишневецкий кусает яблоко.
(Из ненаписанного, но снятого.)
Елена АРДАБАЦКАЯ, Ереван—Москва.

"Московский Комсомолец" от 17.05.2005